hohkeppel | Записки змей-горыныча, часть 6

Не уверена, что мой рассказ вызывает бешеный интерес, но остановиться я опять не в силах. Да и под кат никто никого лезть не заставляет, правда? И за нежелание комментировать я еще никого тут незабанила, вот такая я добрая и незлобивая. Прекрасное сегодня будет отдельным постом, потому что я из чувства самосохранения наваяла цветочков и птичек, а они с тематикой не очень вяжутся. Так что, как говорит самый блоггерский блогер вся Руси С.Доля, стей тьюнд.

Я еще не все о тюрьме рассказала, потерпите.

Самое страшное впечатление у меня осталось от тюрьмы соседней с нами области, где работали коллеги из Бельгии. Мы там были несколько раз в рамках обмена опытом. И бывали в числе прочего в условно-отдельном отсеке для зэков, больных туберкулезом с множественной лекарственной устойчивостью, на медицинском жаргоне – МЛУ ТБ. Такой барак с выходом на внутренний дворик, где они гуляли отдельно от остальных. Я не знаю, за что отбывали срок эти люди. Лица у всех были вполне человеческие, рогов и копыт не наблюдалось, концентрированного голливудского зла никто не излучал. Молодые парни, наверняка по юной дурости за решетку загремевшие («от тюрьмы и от сумы» еще актуально, все знают). И приговоренные, по существу, к смерти – потому что шанс выжить с диагнозом МЛУ ТБ относительно мал, а шанс заполучить этот диагноз в условиях тюрьмы, наоборот, высок необычайно.

Хотя многие спорят, что именно в тюрьме туберкулез лечить хорошо – больные не разбегаются, как паиньки глотают лекарства, особенно если дело с лечением под наблюдением поставлено на должный уровень – это когда больному выдают таблетку, а потом с фонариком лезут в рот проверить, не завалялась ли где. Больных в тюрьме более-менее регулярно кормят, они ведут принудительно и относительно здоровый образ жизни и есть только одна маленькая неувязочка: срок отсидки у них ну никак не согласован со сроком лечения. Поэтому есть хорошая вероятность того, что на самом интересном месте лечения больного вдруг выпустят на свободу – и мало кто найдется такой сознательный, что пойдет вставать в поликлинику по месту жительства на учет, продолжать лечение и вести себя хорошо. Тем более что у большинства бывших зэков и места жительства никакого не осталось. Ну а многие поликлиники у нас, к сожалению, не слишком гостеприимны и радушны к посетителям, сами знаете, не всякий законопослушный больной радуется возможности туда попасть, а уж тем более - бывший зэк с нежной психикой.

А перерыв в лечении чреват неприятным: недобитые антибиотиками войска бактерий реорганизуются, выдвинут в полководцы самых устойчивых и именно эти устойчивые и начнут радостно размножаться в самых неожиданных местах организма больного. В связи с чем уже почти совсем здоровый бедняга снова начнет кашлять, хворать и заражать окружающих уже этими, неуязвимыми к антибиотикам персонажами. Я понятно объясняю?

Справиться с этой задачей – объединить усилия обычного и тюремного здравоохранения, найти средства, силы и желание лечить всех, а не только сознательных и всецело положительных граждан, которые слушаются доктора и не бегают от медсестры с таблетками – очень и очень трудно. Особенно трудно преодолеть психологический барьер внутри себя и относиться ко всем больным – алкоголикам, психам, зэкам, бомжам и просто идиотам – одинаково, и я не берусь судить тех медиков, кто сгорел на работе и устал видеть человека в каждом больном. Особенно медиков в противотуберкулезном контроле, которые навидались такого... нечеловеческого в своих больных, пожалуй, больше других.

Отношение общества к больным туберкулезом не самое доброжелательное, признаем честно – и что там говорить о больных туберкулезом в местах лишения свободы, как мы туманно любим именовать тюрьму. Тем более во времена смуты, политической, простите, нестабильности и катастрофы в мозгах.

Когда финансовое одеяло съеживается до фигового листка, прикрывать будут только самое родное и любимое. Понятно, что зэки, отбросы общества, в категорию родного и любимого вряд ли войдут, причем это не очень-то зависит от страны. Они в очереди к ресурсам последние, поэтому когда всемирная эпидемия побежденного когда-то туберкулеза снова полыхнула в конце 80-х, то все и началось, конечно, в тюрьме. И – вы не поверите – в тюрьме американской.

Я не врач, не медсестра и даже не микобактериолог, хоть и самолично сеяла палочку на среду Левенштейна-Йенсена (повыпендриваюсь!) с чрезвычайно умным видом.

И ответить на вопрос, почему бактерия вдруг срочно мутировала и превратилась в неуязвимое к антибиотикам широкого спектра действия орудие массового поражения, я при всем желании не могу. И не знаю, кто может.

Но факт остается фактом – мировая общественность в лице Всемирной организации здравоохранения, Глобального фонда и прочих монстров глобализации и бюрократии, а также обладателей нехилых ресурсов, встрепенулась только тогда, когда появился ранее неведомый штамм туберкулезной бактерии – устойчивый как минимум к двум главным антибиотикам, применяемым в его лечении – изониазиду и рифампицину. И впервые заметили его появление как раз в Штатах.

А теперь немножко, как мы любим чисто по-русски сказать, бэкграунда к моей песТне, действие которой происходит в 90-е годы прошлого века, все еще.

MERLIN – medical emergency relief international – организация некоммерческая, негосударственная и непонятная по этой причине никому из местных, которые упорно именовали нас «фирмой» - была своего рода первопроходцем в деле гуманитарной помощи борцам с туберкулезом. Туберкулез был вообще-то не их профиль, они занимались и занимаются оказанием экстренной медицинской помощи – наводнение, засуха, цунами, гражданская война.

Проект, связанный с туберкулезом, был для англичан явлением случайным и одноразовым, на него вскоре не осталось ни средств, ни добровольцев – слишком долго для экстренной ситуации он длился. Поэтому наши лондонские мерлинцы страшно обрадовались, когда на одной из всемирных конференций Союза борьбы с туберкулезом и заболеваниями легких (есть такая чудесная организация) случилось им познакомиться с американцами из, как впоследствии оказалось, Нью Йоркского института общественного здравоохранения.

Американцы говорили по-русски, происходили из знаменитой волны диссидентов 70-х, были вооружены новой идеологией борьбы с туберкулезом, которую Мерлин как раз и пытался в нашей местности внедрить, и мешком денег от самого дядюшки Сороса. Возглавлял делегацию американцев довольно известный и неординарный человек, который повлиял не только на судьбу противотуберкулезного контроля в России, но и на многое другое, как в России, так и вне ее – а мне-то важно сказать, что повлиял он и на мою личную мелкую биографию, причем самым положительным образом.

Хотела я сначала его зашифровать и засекретить, а потом подумала - зачем? Он уже давно и прочно на виду, никаких страшных тайн я выдавать не собираюсь, ничего плохого о нем говорить не намерена, так что скрывать-то?

Алекс Гольдфарб чрезвычайно осовременил и взбодрил унылый гуманитарный проект осторожных британцев. Во-первых, его стиль «буря и натиск» сильно отличался от мелких дипломатических шажков между различными «влиятельными фигурами», которые были приняты у нас в Мерлине. Во-вторых, у него было значительно больше связей, денег и возможностей, и к тому же, будучи бывшим гражданином СССР, он совсем не нуждался в переводчиках и лишних звеньях. В-третьих, он делал то, что хотел, когда хотел и как хотел, не особо оглядываясь на этикет, «так принято» и «мы так не делаем», чем безумно раздражал британцев и вообще всех, кто почему-либо остался за бортом нового «международного сотрудничества».